Здесь будет лирика

[Зазноба]

а может роман воплотился в жизнь

[shokoladnitsa]

Роман читала в детстве.
Сцена крушения поезда захватывающая . Когда читала балладу , то те строки "когда состав на скользком склоне/вдруг изогнулся страшным креном/когда состав на скользком склоне/от рельс колёса оторвал" сразу вызвали в памяти описание гибели Фойла.

И потом "Нечеловеческая сила/в одной давильне всех калеча/нечеловеческая сила земное сбросила с земли/и никого не защитила
вдали обещанная встреча" и как последнее , о чём успел подумать Денис...что станет с Мери.

Мне теперь кажется , что и роман , и действительное происшествие навеяли Кочеткову его стихи.

[Kurpa]

Стихи, и лирика и проза
Удел младых, как утренняяя роза
А нам старпёрам-пердунам
Кефир, виагра и 100 грам

[Зазноба]

Старпёрство душ-нам чуждо это,
Пока живёт душа поэта,
Пока цветёт задора мощь
Ты эту песню не убьёшь!

[Kurpa]

Да, да... леса и тополя
Душа, как тонкая струна
Задор, рассвет, восторг, интрига
Всё то зачитанная книга

Реальность, это холодильник
В нём килька, огурец и блинчик
И запотевший там пузырь
Вот это да. Вот это жизнь!

[Зазноба]

Вот это жизнь? Кому какая,
По мне так далека от рая.
Где буйство страсти и любви?
Где пряность утренней зари?

Возможно это вдруг настанет,
Но не года тому виной.
Ведь кто то и в 60 летает,
А кто то в 20 весь смурной.

Так пусть горит и пламенеет
Там где ещё сочится свет-
Та жизнь что редко просто тлеет
Под огурец и под обед.

[Kurpa]

Ну что сказать тебе на это?
Мы потускневшая монета
Хотя есть в мире те кто в раз
Мир приукрасил в сотни раз

Я ж старый, толстый, глупый циник
Беру от жизни то что есть
И не ломать мне больше целок
Не есть гранд велас на обед

Зато могу себе позволить
Вдыхая грудью на ходу
Беляшку осушить до дону
И закусить ей колбасу

Могу на трейне прокатиться
Могу пердеть на весь вагон
Но да, я не могу влюбиться
А ну их нафиг этих жён

Нет ни машины, ни квартиры
Ни денег, ни плотских утех
И пузо поперёк штанины
Но я свободный человек

[Зазноба]

Во всём мне хочется дойти
До самой сути.
В работе, в поисках пути,
В сердечной смуте.

До сущности протекших дней,
До их причины,
До оснований, до корней,
До сердцевины.

Всё время схватывая нить
Судеб, событий,
Жить, думать, чувствовать, любить,
Свершать открытья.

О, если бы я только мог
Хотя отчасти,
Я написал бы восемь строк
О свойствах страсти.

О беззаконьях, о грехах,
Бегах, погонях,
Нечаянностях впопыхах,
Локтях, ладонях.

Я вывел бы её закон,
Её начало,
И повторял её имен
Инициалы.

Я б разбивал стихи, как сад.
Всей дрожью жилок
Цвели бы липы в них подряд,
Гуськом, в затылок.

В стихи б я внёс дыханье роз,
Дыханье мяты,
Луга, осоку, сенокос,
Грозы раскаты.

Так некогда Шопен вложил
Живое чудо
Фольварков, парков, рощ, могил
В свои этюды.

Достигнутого торжества
Игра и мука -
Натянутая тетива
Тугого лука.

Б. Пастернак

[Зазноба]

Ещё и холоден, и сыр
Февральский воздух, но над садом
Уж смотрит небо ясным взглядом,
И молодеет божий мир.

Прозрачно-бледный, как весной,
Слезится снег недавней стужи,
А с неба на кусты и лужи
Ложится отблеск голубой.

Не налюбуюсь, как сквозят
Деревья в лоне небосклона,
И сладко слушать у балкона,
Как снегири в кустах звенят.

Нет, не пейзаж влечёт меня,
Не краски жадный взор подметит,
А то, что в этих красках светит:
Любовь и радость бытия.

Она повсюду разлита, -
В лазури неба, в птичьем пеньи,
В снегах и вешнем дуновеньи, -
Она везде, где красота.

И, упиваясь красотой,
Лишь в ней дыша полней и шире,
Я знаю, - всё живое в мире
Живёт в одной любви со мной.

И. Бунин

[Nikolai_0802]

Мело, мело по всей земле
Во все пределы.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.

Как летом роем мошкара
Летит на пламя,
Слетались хлопья со двора
К оконной раме.

Метель лепила на стекле
Кружки и стрелы.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.

На озаренный потолок
Ложились тени,
Скрещенья рук, скрещенья ног,
Судьбы скрещенья.

И падали два башмачка
Со стуком на пол.
И воск слезами с ночника
На платье капал.

И все терялось в снежной мгле
Седой и белой.
Свеча горела на столе,
Свеча горела.

На свечку дуло из угла,
И жар соблазна
Вздымал, как ангел, два крыла
Крестообразно.

Мело весь месяц в феврале,
И то и дело
Свеча горела на столе,
Свеча горела.


Борис Пастернак — Зимняя ночь (Свеча горела на столе)

[Nikolai_0802]

Ты запрокидываешь голову —
Затем, что ты гордец и враль.
Какого спутника веселого
Привел мне нынешний февраль!
Позвякивая карбованцами
И медленно пуская дым,
Торжественными чужестранцами
Проходим городом родным.
Чьи руки бережные трогали
Твои ресницы, красота,
Когда, и как, и кем, и много ли
Целованы твои уста —
Не спрашиваю. Дух мой алчущий
Переборол сию мечту.
В тебе божественного мальчика, —
Десятилетнего я чту.
Помедлим у реки, полощущей
Цветные бусы фонарей.
Я доведу тебя до площади —
Видавшей отроков-царей...
Мальчишескую боль высвистывай,
И сердце зажимай в горсти...
— Мой хладнокровный, мой неистовый
Вольноотпущенник — прости!

Марина Цветаева,
18 февраля 1916

[Nikolai_0802]

Февраль. Достать чернил и плакать!
Писать о феврале навзрыд,
Пока грохочущая слякоть
Весною черною горит.

Достать пролетку. За шесть гривен,
Чрез благовест, чрез клик колес,
Перенестись туда, где ливень
Еще шумней чернил и слез.

Где, как обугленные груши,
С деревьев тысячи грачей
Сорвутся в лужи и обрушат
Сухую грусть на дно очей.

Под ней проталины чернеют,
И ветер криками изрыт,
И чем случайней, тем вернее
Слагаются стихи навзрыд.

Борис Пастернак — Февраль, Достать чернил и плакать, 1912

[Зазноба]

Всё было до меня: десятилетья
того, что счастьем называем мы.
Цвели деревья,
вырастали дети,
чередовались степи и холмы,
за ветровым стеклом рождались зори
очередного праздничного дня, —
был ветер,
берег,
дуб у лукоморья,
пир у друзей, —
все это без меня.
Моря и реки шли тебе навстречу,
ручной жар-птицей
в руки жизнь плыла…
А я плутала далеко-далече,
а я тогда и ни к чему была.
Ты без меня сквозь годы пробивался,
запутывался и сплеча рубил,
старался, добивался, любовался,
отпировал, отплакал, отлюбил…
Ты отдал все, что мог, любимой ради,
а я? —
всего глоток воды на дне,
сто скудных грамм в блокадном Ленинграде.
Завидуйте,
все любящие,
мне!

Вероника Тушнова

[Kurpa]

Стоит над городом закат кровавый
В нём отразились все эпохи небытия
И ты глядя на этот ужас мирозданья
Молишь о том, что разум посильнее алтаря

С годами кажется, что нас пророк покинул
Что в бездну мы летим как темень в свет
И следующее поколение Бог окликнул
Не обещав дать нужный паритет

О, Боже, что же мы оставим?
Не подготовленным к сему костру
Дай Бог мы всё же гидру обезглавим
И осветим им путь к блаженному добру

[Frecken Bock]

Ах, если бы в нашем мире
Не пряталась в тучи луна,
Не облетали вишни!
Тогда б я спокойно жил,
Без этой вечной тревоги…

 Сайгё

[Зазноба]

О счастье мы всегда лишь вспоминаем.
А счастье всюду. Может быть, оно
Вот этот сад осенний за сараем
И чистый воздух, льющийся в окно.
В бездонном небе легким белым краем
Встает, сияет облако. Давно
Слежу за ним… Мы мало видим, знаем,
А счастье только знающим дано.
Окно открыто. Пискнула и села
На подоконник птичка. И от книг
Усталый взгляд я отвожу на миг.
День вечереет, небо опустело.
Гул молотилки слышен на гумне...
Я вижу, слышу, счастлив. Все во мне.

И. Бунин

[Зазноба]

Невыразимая печаль
Открыла два огромных глаза, —
Цветочная проснулась ваза
И выплеснула свой хрусталь.

Вся комната напоена
Истомой — сладкое лекарство!
Такое маленькое царство
Так много поглотило сна.

Немного красного вина,
Немного солнечного мая —
И, тоненький бисквит ломая,
Тончайших пальцев белизна.

О. Мандельштам

[Зазноба]

Еще не осень — так, едва-едва.
Ни опыта еще, ни мастерства.
Она еще разучивает гаммы.
Не вставлены еще вторые рамы,
и тополя бульвара за окном
еще монументальны, как скульптура.
Еще упруга их мускулатура,
но день-другой —
и все пойдет на спад,
проявится осенняя натура,
и, предваряя близкий листопад,
листва зашелестит, как партитура,
и дождь забарабанит невпопад
по клавишам,
и вся клавиатура
пойдет плясать под музыку дождя.
Но стихнет,
и немного погодя,
наклонностей опасных не скрывая,
бегом-бегом
по линии трамвая
помчится лист опавший,
отрывая
тройное сальто,
словно акробат.
И надпись «Осторожно, листопад!»,
неясную тревогу вызывая,
раскачиваться будет,
как набат,
внезапно загудевший на пожаре.
И тут мы впрямь увидим на бульваре
столбы огня.
Там будут листья жечь.
А листья будут падать, будут падать,
и ровный звук,
таящийся в листве,
напомнит о прямом своем родстве
с известною шопеновской сонатой.
И тем не мене,
листья будут жечь.
Но дождик уже реже будет течь,
и листья будут медленней кружиться,
пока бульвар и вовсе обнажится,
и мы за ним увидим в глубине
фонарь у театрального подъезда
на противоположной стороне,
и белый лист афиши на стене,
и профиль музыканта на афише.
И мы особо выделим слова,
где речь идет о нынешнем концерте
фортепианной музыки,
и в центре
стоит — ШОПЕН, СОНАТА № 2.
И словно бы сквозь сон,
едва-едва
коснутся нас начальные аккорды
шопеновского траурного марша
и станут отдаляться,
повторяясь
вдали,
как позывные декабря.
И матовая лампа фонаря
затеплится свечением несмелым
и высветит афишу на стене.
Но тут уже повалит белым-белым,
повалит густо-густо
белым-белым,
но это уже — в полной тишине.

Юрий Левитанский

[Зазноба]

Превратиться в мелкий дождик,
зарядить на много дней...
И на город толстокожий
тихо падать меж огней.
Или трогать гриву леса,
еле листья шевеля,
или нежностью небесной
гладить сонные поля.
Слиться с речкой безымянной,
целовать людей...
Устать.
А затем в рассвет туманный
поредеть
и перестать.

Г. Горбовский

[Kurpa]

Мне б хотелось измениться
Превратиться в коноплю
В самого в себя влюбиться
И скурить себя в труху
Побродить в ночи средь улиц
Чёртиков ловя в огнях
Звёзд набрать и улыбнуться
Млечный путь поймав кряхтя
На скамейке в сентрал парке
Растянуться и уснуть
И храпя всю ночь прилюдно
Свежим вересом вздохнуть
По утру разинув очи
И отведав белены
Слиться с тучкой безымянной
Приспустив на ней штаны
Отменив прогноз погоды
Солнце взять на абордаж
Застолбиться в небосводе
И летать, летать, летать

Kurpa